Очень проникновенно высказывался Есенин о Западе:
"Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не
здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о
котором говорит Шпенглер. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем,
чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не
воняем так трупно, как воняют внутри они. Никакой революции здесь
быть не может. Всё зашло в тупик. Спасет и перестроит их только
нашествие таких варваров, как мы."
(Я не думаю, что Есенин много читал: Шпенглеров разных и пр.
Скорее, много слушал, о чём по пьянке треплются русско-еврейские
интеллектуалы.)
"Нужен поход на Европу. - - - - - - - -" (И. И. Шнейдеру, 21
июня 1922 г.) И что за стратегические подробности скрыл от
потомков издатель под этими "- - - - - - - -"?!
"Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, ко-
торое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего
нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не
встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин
доллар, а на искусство начихать -- самое высшее мюзик-холл. Я
даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги
и переводов. Никому здесь это не нужно."
"Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как
голова Мариенгофа. Птички сидят, где им позволено. Ну, куда же нам
с такой непристойной поэзией. Это, знаете ли, невежливо так же,
как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к черту и навост-
рить лыжи обратно."
"Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у
нас есть душа, которую здесь сдали на ненадобностью в аренду под
смердяковщину." (А. М. Сахарову, не позднее 5 июля 1922 г.)
"Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Гель-Голландское море и
свиные тупые морды европейце! От изобилия вин в сих краях я
бросил пить и тяну только сельтер. Очень много думаю и не знаю,
что придумать. Там, из Москвы, нам казалось, что Европа -- это
самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а
теперь отсюда я вижу: Боже мой до чего прекрасна и богата Россия
в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может."
"Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все
прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему
взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать
себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти
люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди -- а могильные черви,
дома их гробы, а материк -- склеп. Кто здесь жил, тот давно
умер, и помним его только мы. Ибо черви помнить не могут."
(Мариенгофу, 9 июля 1922 г.)
"О нет, Вы не знаете Европы! Во-первых, Боже мой, такая га-
дость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется.
Сердце бьётся, бьётся самой отчаяннейшей ненавистью..."
(Мариенгофу, не позже сентября 1922 г.)
* * *
Ну что, господа будущие эмигранты, поблевать не боитесь?
